Все ли университеты должны производить новые знания?

Так исторически сложилось…

Авторы книги не случайные персоны для российского образования, так как на протяжении нескольких десятилетий не просто варятся в этой системе как непосредственные участники процесса в руководстве «Вышки», но и играют роль в определении курса по развитию отечественной высшей школы. Этот курс они попытались отра-зить в совместном труде, охватывающем значительный промежуток времени с момента появления в России первого университета и до наших дней. 

Как ясно из названия книги, в ней подробно рассказывается об устройстве системы российского высшего образования и рассматривается ряд узловых вопросов, касающихся ее формирования и трансформаций. Понятно, что Россия не была первопроходцем на этом поприще, поэтому авторы рассуждают о том, является ли отечественное высшее образование продуктом европейского опыта, заимствования ключевых идей у более зрелых университетских систем, или это самобытный феномен, специфичный именно для нашей страны, особенностями которого и объясняются ее выдающиеся успехи и глубокие кризисы. Также они отвечают на вопросы о том, как и почему изменяются миссии университетов, их структуры, принципы финансирования; какую роль в их работе играет государство; кто и чему учится в университетах; как устроено российское преподавательское сообщество и какую роль в университетах играет наука. Подробные ответы на эти и многие другие вопросы можно найти в книге Ярослава Кузьминова и Марии Юдкевич. 

Организаторы круглого стола добавили и нес-колько других, предложив ответить на них как авторам книги, так и участникам обсуждения. Ряд вопросов, отраженных в книге, модератор дискуссии, научный руководитель института образования НИУ ВШЭ Исак Фрумин назвал ключевыми. Например, взгляд на то, каковы исторические корни и последствия разрыва университетского и академического секторов в российской системе организации науки и высшего образования? Каковы возможные пути его преодоления? Все ли вузы должны заниматься научными исследованиями и, если нет, какое место должны занимать в системе вузы, ориентированные исключительно на преподавание?

Первостепенное значение Исак Фрумин отвел вопросу о связи высшего образования и научных исследований. Вернее, даже не связи, а их разделению, исторически сложившемуся в российской высшей школе. Этой теме в обсуждаемой книге посвящен целый ряд размышлений, и модератор дискуссии предложил обсудить, почему так вышло и как это сказывается на качестве образовательных результатов. Один из важных моментов – надо ли преодолевать это разделение или же какие-то университеты не обязаны быть исследовательскими и производить новые знания? 

Исторический разрыв

Вступив в разговор, Мария Юдкевич пошутила о том, что проблемы российских исследователей высшего образования начинаются с перевода фразы «российский университет» на английский язык. Иностранным читателям приходится объяснять, что бывают российские университеты, «которые университеты», а бывают еще российские университеты, «которые не университеты». И возникает путаница. 

– Если говорить серьезно, то исторический разрыв, который между академией и университетским сектором возник в 20-х годах прошлого века, мы обычно приписывали традиционно политической причине. Она связана с тем, что советская власть, пытаясь оградить от «тлетворного влияния буржуазии» новые поколения кадров, которые она готовила в институтах, отделяла от них исследовательские секторы. В них академики могли заниматься исследованиями, не влияя на «неокрепшие умы» студенчества. 

В книге описываются и чисто экономические причины проблемы. Оказывается, профессорам было гораздо проще выбить деньги из нового советского правительства на создание отдельного института, чем кафедры или института внутри вуза. Поэтому часто возникали исследовательские институции за пределами университетского сектора по чисто экономическим причинам. Конечно же, есть и другие причины разделения, о которых тоже говорится в книге. 

Внимание коллег Мария Юдкевич обратила на вопрос о том, нужно ли допускать в студенческие аудитории профессоров, которые сами не занимаются исследованиями? Одни говорят, что такой преподаватель будет просто ретранслировать то, что сам прочел в книжке. Другие им вторят, что человека, который не отрывает глаз от доски и что-то пишет мелом, лучше заменить на хорошего харизматичного преподавателя. Извечный вопрос, правда? Исследования в этой области показывают, что студенты в своей массе приходят в науку через научных руководителей – людей, которых они встречают прежде всего в университетской аудитории. И поэтому вопрос воспроизводства академических кадров, по мнению Марии Юдкевич, главным образом связан с университетскими исследованиями. 

Как считает Ярослав Кузьминов, разделение науки и университетов произошло даже не в 1920-е, а в основном в 30-е годы. Это связано с тем, что советская власть, уничтожив значительную часть интеллигенции как классовых врагов и одновременно проводя серьезную структурную перестройку экономики, нуждалась в быстром заполнении ниши образованного класса с точки зрения его технологической роли в экономике. Такого рода задача сталкивалась с тем, что в вузы приходили люди с не очень хорошим базовым уровнем образования, и решить ее можно было, сосредоточившись на ключевых базовых элементах профессионального обучения. В основном это была задача, в которую не вписывались дискуссии, научный поиск и прочее. Промышленность, сельское хозяйство и другие секторы молодой советской экономики требовали уверенных профессионалов, а не инноваторов. В этом отношении в нашей стране возникли три вида науки: академическая, отраслевая и университетская. Последняя, по мнению Ярослава Кузьминова, находилась в более слабом положении с точки зрения постановки задач, финансирования и кадров. 

«Горловая» нагрузка

Еще одно объяснение дефицита исследований в советской университетской традиции – высокая «горловая» нагрузка. Если посмотреть на западного профессора и российского, то в последнем случае она выше в два-три раза. Из-за решения чисто педагогических задач у преподавателей, как правило, не остается времени на исследования. 

В 90-е годы практически полностью развалилась отраслевая наука, в которой была занята большая часть исследователей в Советском Союзе. И дефицит на таких исследователей сохранился. В этом отношении больше всего провалились именно технические и технологические специальности в высшем образовании, и только последние десять лет крупные корпорации стали формировать какие-то зачаточные элементы исследовательской и аналитической инфраструктуры, в которой раньше располагались советские отрасли. Но корпорации это делают в основном внутри себя. 

– В какой степени тренд на формирование группы исследовательских университетов в России будет иметь позитивное продолжение? – задается вопросом Ярослав Кузьминов, и сам же отвечает на него. – Мы отобрали порядка 100 вузов в программу «Приоритет-2030». Они охватывают больше половины российских студентов. Из них порядка 50 вузов попали в специальный трек. Хотя лишь пять лет назад все говорили, что у нас, дай бог, 15 исследовательских университетов наберется: университетов с амбициями меняться, вести реальные исследования и представлять себя на глобальной арене. Сейчас их порядка 50! Этот скачок имеет колоссальное значение для университетского сообщества, потому что в этих крупнейших вузах обучается более трети всех студентов. В этом отношении университетский сектор становится, по меньшей мере, равноправным с академическим и корпоративным. И мне кажется, это очень серьезный шаг вперед к восстановлению нормального академического равновесия в нашей стране. 

Говоря о будущем исследований, Ярослав Кузьминов обозначил серьезный вызов, касающийся их крайнего удорожания. За последние годы даже гуманитарные исследования стали дороже. Нормальный бюджет серьезного исследования в области биотехнологии, когнитивных наук и других – миллиарды долларов. На подобные инициативные инвестиции большинство российских университетов не способно. И, скорее всего, в России они будут преодолеваться за счет государственных мегасайенс-проектов. 

– Они начались уже, такие инвестиции, – поясняет научный руководитель НИУ ВШЭ. – И это снова делается вне университетов. Университеты туда допускаются в качестве младших партнеров, но это не внутри университета. Так что будет такой новый вызов какого-то отрыва науки от университетов, я считаю.

Презентация книги «Университеты в России: как это работает».

Бремя, а не источник благ

Директор Центра истории России нового времени факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ Игорь Федюкин заявил о том, что готов поспорить с постановкой вопроса о разделении науки и высшего образования в Советском Союзе: 

– Что конкретно мы имеем в виду? В книжке отражено, что не было такого момента, когда советское правительство сказало бы, что в университетах не должны вестись исследования. Это разделение доктринально никогда не было оформлено. Поэтому, может быть, правильнее говорить о том, что, помимо вузов, формировалась важная мощная другая сфера исследований. 

Говоря о последних десятилетиях советского периода, Игорь Федюкин подметил (и это отражено в книге), что по цифрам вузовская наука не выглядит на порядок более слабой, чем академическая. В плане численности научно-педагогических работников она превосходит академическую, а по отдельным исследованиям – и в плане финансирования. Важно помнить и о том, что финансирование всей деятельности академических институтов считалось финансированием науки. А в вузах – другая история. Например, зарплата вузовских преподавателей не считалась финансированием науки, хотя формально по контракту они были обязаны половину рабочего времени заниматься научной деятельностью. 

С точки зрения Игоря Федюкина, говоря об «университетах» и «не университетах», можно неправильно нарисовать обобщенную картину вузов в целом. Классическим примером объединения науки и исследований являются США, где, по классификации Карнеги, менее 300 университетов. Это исследовательские вузы первой и второй категорий из существующих более чем 5 000 университетов. В этом смысле, пропорция не сильно отличается от пропорции исследовательских и не исследовательских университетов конца советского периода и даже современной России.

Так, Игорь Федюкин предложил коллегам рассмотреть внимательнее два вопроса:

– Мне кажется, надо больше говорить о том, как проходили исследования в советских вузах в условиях очень большой «горловой» нагрузки, конкуренции со стороны Академии наук – и символической, и финансовой, и другой. И второе – это влияние, которое 90-е годы оказали на исследования в вузах, когда сократилось финансирование, увеличился объем студентов и т.п. Для вузов в этой ситуации исследования стали бременем, а не источником каких-то благ. 

– Так называемая научная деятельность в вузах сегодня, если говорить о массе вузов, унаследована от советской модели, – подчеркнул Исак Фрумин. – В ней есть, например, курсовые и дипломные работы, которые являются частью научной деятельности. И в этом смысле Игорь Федюкин задает важный вопрос о том, что сегодня не только в вузах, которые носят название исследовательских, получают дополнительные деньги, но и во всех остальных есть какая-то деятельность, которую называют наукой и научной работой студентов. И, может быть, и у них есть резервы, для того чтобы повышать, в том числе, и качество образования.

Очаги научного знания

Поскольку Игорь Федюкин сослался на американский опыт, ответное слово предоставили профессору НИУ ВШЭ и Чикагского университета Константину Сонину, попросив его высказаться по поводу обсуждаемого разделения, а также о том, способствует ли оно улучшению качества образования и какие для этого имеются резервы.

– Для моей экономической науки, для общественных наук важнейшая история советского периода – это не разбиение на университетскую науку и академическую, а катастрофическая деградация, – отметил Константин Сонин. – Потому что средний академик или, тем более, средний профессор МГУ в 70–е – 80-е не мог по неграмотности прочитать статью академика или профессора восьмидесятилетней давности. Таких эпизодов в истории науки не так много, и они связаны не только с репрессиями против экономистов <…> и мировой изоляцией <…> в то время как в мире экономическая наука быстро прогрессировала. Это связано и с тем, что талантливые дети и талантливые ученые переходили в другие науки. Это, например, сразу сказалось на том, что произошло тридцать лет назад. Академическая экономическая наука подошла к 90-му году в гораздо лучшем состоянии, чем вузовская. Потому что в Академии наук – особенно вблизи математической экономики, экономической истории – были какие-то очаги научного знания. 

В 1990 году академическая наука была гораздо сильнее вузовской, но, с точки зрения спикера, в 2021 году экономическая наука в российских университетах проявилась бесконечно сильнее, чем академическая. Как считает Константин Сонин, доказательством тому служит то, что и в ВШЭ, и во многих вузах есть люди, которые пишут больше экономических статей, чем целые институты Российской академии наук.

Распределение профессуры российских университетов по возрасту, 1880 г., %

Источник: [Университеты и средние учебные заведения…, 1888. С. 11].

Из книги «Университеты в России. Как это работает». 
(гл. 1.2. «Российское высшее образование ХIХ – начала ХХ в.»)

Ожидания разные

О том, как растет наука в университетах, предложили рассказать проректору по развитию Дальневосточного федерального университета Дмитрию Земцову. Он вспомнил, как на защите проекта для программы «Приоритет-2030» министр Валерий Фальков после посещения завода «Звезда», где планируется развертывание металлургических мощностей, попросил в следующий раз ответить на вопрос: как вуз готовит кадры для металлургического блока этого предприятия? То есть речь идет о том, что ожидания от университетов – разные. 

– Если говорить об ожиданиях, которые были высказаны нам в треке «Региональное лидерство», они синхронны с теми, которые существуют по отношению к политехническим и инженерным российским университетам, – объяснил представитель ДВФУ. – Их часто называют институтами, но на самом деле они скорее относятся к тем организациям, которые мы называем университетами. К ним вопрос из другого социального поля задается: не из поля международных научных исследований, а из поля адекватного ответа на запрос промышленности к университету. Говоря о том, что преподаватель должен быть включен в процесс научных исследований, вспоминаю, как я работал в Московском политехническом университете. Здесь к преподавателю запрос такой, что он должен быть инженером. Не исследователем, а человеком, который что-то проектирует. Тогда ты имеешь право говорить со студентами. 

Как высказался Дмитрий Земцов, ответ на системный вопрос о разделении исследований и образования не в проблеме исследовательского университета, а в проблемах разных моделей университетов, существующих в России. Причем, такие «модельные» проблемы есть у всех. В частности, у исследовательских – в том, что они еще учатся работать с наукой мирового класса, и пока не все университеты используют советское наследие академии. Два научились – Новосибирский госуниверситет и МГУ им. Ломоносова. А, например, на Дальнем Востоке пока не очень научились, потому что есть административные и организационные различия, в том числе финансово-правового характера. Ведь когда преподаватель университета и академик совместно публикуются, после этого начинается сложный расчет, кто должен получить за это дополнительные деньги. Эта игра не на одной шахматной доске, где находятся университеты и академия, а есть несколько досок для разных моделей университетов, и прежде чем научиться работать с академией, нужно перед первым шагом понять, на какой доске ты играешь. 

Исследовательское поле формируется

Директор института образования Томского государственного университета Елена Суханова рассказала об изучении роли исследовательской деятельности преподавателей для качества образования: 

– Что может быть другим содержанием образования, кроме новых научных знаний? Наверное, некоторые культурные знаниевые коды, передавая которые из поколения в поколение, мы все равно будем реализовывать какой-то образовательный сюжет. Но подготовим ли мы человека к решению сложных задач? – спрашиваем мы себя в нашем университете. И отвечаем, что, если в содержание образования не включаем складывающиеся и новые знания, новые виды деятельности, новые отношения, то далеко в социальном развитии не уедем. Здесь обсуждалось, что надо преодолеть отставание между временем, когда новое научное знание появилось, и тем, когда оно пришло к студентам. Преподаватели эту проблему понимают. Другое дело – они не понимают, как ее решать в сложившихся институциональных условиях. Мы зафиксировали, что по научным направлениям, на которые мы делаем ставку – и образование входит в эти направления, – у нас баз знаний нет. Мы столкнулись с этим по своим четырем научным проектам и поняли, что у нас нет научных школ на эти научные прорывы – и не потому, что их в Томске нет. 

По ряду направлений они в принципе не сложились, – пояснила Елена Суханова. На то они и научные прорывы, что еще только формируется само исследовательское поле. А что тогда делать университету, когда даже некого «играющим тренером» поставить: нет научных школ, научных руководителей, знание распределено. И, может, вузовские наука и образование будут спасены там, где появятся образовательные программы, которые будут проводиться по принципу научного сообщества: сообщества магистрантов, ученых, преподавателей, практиков и корпоративных заказчиков. Возможно, это «живое» знание и «живое» образование кардинально изменят ситуацию. 

– Мы сейчас видим эти зоны эксперимента. И есть ощущение, что там прорывы будут, – прогнозирует Елена Суханова. 

Опора для сохранения

Выслушав суждения по поводу тем, рассмотренных в книге, Ярослав Кузьминов сделал прогноз о том, что в ближайшие годы университеты столкнутся с колоссальным вызовом, который им бросают ускорившаяся смена технологий и переключение полезного для карьеры обучения на учебные центры. 

– Эйчары видят порядка 15 университетов в предварительном отборе, все остальные для них – нонейм, – утверждает научный руководитель НИУ ВШЭ. – Для них микростепени, которые дают не университеты, а фирмы-провайдеры технологий, – это первичный фильтр для отбора, приглашения. Это колоссальная смена парадигмы в поиске. Пройдет всего пять-семь лет, и на это отреагирует не только рынок труда, но и семьи. Поэтому для университетов будет серьезнейший вызов не в сфере исследований, а в сфере образования – титульной деятельности. На мой взгляд, это не затронет исследовательские университеты, которые выполняют в обществе совсем другую функцию. Но удар придется по основному телу университета, сегодня мало включенному в исследования. И я не знаю, как вузы переживут этот удар. Исследовательские университеты будут выступать опорой для сохранения университетов. 

Подготовил
Алексей Батанов